В последние две недели по фейсбуку бродила новость о том, что на Аляске нашли изолированный диалект русского языка. Тысячи лайков, между прочим. Все с удовольствием цитировали образцы обнаруженной лингвистами речи: «мой дочь пришёл», «краснай смародина», «евонай мать весь ночь television караулил» («его мать всю ночь смотрела телевизор»). Сама мысль о том, что может случиться с языком, если его закрыть, как в банке, и законсервировать, показалась очень любопытной.
Такие случаи известны: следы законсервированности можно найти и в речи эмигрантов, и в речи староверов, которую изучают лингвисты. Но случай на Аляске уникален тем, что носители найденного диалекта по меньшей мере сто лет никак не контактировали с носителями русского языка.
Такие случаи известны: следы законсервированности можно найти и в речи эмигрантов, и в речи староверов, которую изучают лингвисты. Но случай на Аляске уникален тем, что носители найденного диалекта по меньшей мере сто лет никак не контактировали с носителями русского языка.
Эта история разбудила мою журналистско-лингвистическую фантазию: я сразу представила, что будет, если лет на сто изолировать на каком-нибудь необитаемом острове разные социальные группы. Каким будет их язык, если в него ничто не будет проникать извне? И не перестанут ли они со временем понимать носителей других образцов русской речи?
Первыми на ум, конечно, пришли депутаты. Представим Госдуму (да и Совет Федерации вместе с ней) на далекой Аляске, в деревне, где не ступала нога лингвиста. А теперь представим все-таки этого лингвиста,
Читать дальше
Комментариев нет:
Отправить комментарий