"Во второй половине ХХ века ему удивительным образом оказался близок Шукшин, по сути дела Чехова и Платонова своей прозой примиривший, ибо в шукшинских рассказах эта пропасть жизнью заросла. Тут нечто вроде логической цепочки: тезис — антитезис — синтез. Ибо как раз читая Шушкина, веришь и в Чехова, и в Платонова, и видишь какую-то странную взаимосвязь. Они оба, Чехов и Шукшин, прожили до обидного мало: один сорок четыре года, другой сорок пять, и хотя за отведенные им сроки успели сделать куда больше, чем вмещается в одну человеческую жизнь, их смерти влюбленная в них Россия переживала особенно тяжело. Через полтора десятка лет после их похорон, собравших тысячи людей, исчезли с карты две империи — Российская и советская. В том, что им не было дано эти падения пережить, есть свой смысл. Невозможно представить Чехова ни советским писателем, как Горького, ни эмигрантским, как Бунина. Невероятно, чтобы Шукшин сделался членом “Апреля” или секретарем Союза писателей России, обрушившимся на Ельцина в газете “Завтра”. Просто Ельцин и есть классический шукшинский герой. Что-то вроде крепкого мужика бригадира Шурыгина, который уважал быструю езду. Чехов и Шукшин принадлежали своему времени и были обречены в нем остаться. И то, что оба писали не романы, а рассказы, очень понятно. Им надо было успеть создать как можно больше самых разных героев и ситуаций, пока всё это не ушло и пока сами они на этой земле. Они спешили делать своё дело, тем более что помимо литературы у одного был театр, а у другого — кино. Да ещё у каждого по жене-актрисе...
Оба остро чувствовали абсурд окружавшей их жизни. Шукшин оказался трагичнее Чехова, как и выпавшее на его долю время. Он писал оголенные рассказы с неожиданными, резкими названиями и еще более странными персонажами — “Миль пардон, мадам!”, “Привет Сивому!”, “Даёшь сердце!” Ни он, ни Чехов не собирались никого специально пугать. Намеренно пугать стали позднее".
Комментариев нет:
Отправить комментарий